— Мышь, — сказала она.
— Мышь? Пусть меня переведут в другую палату!
Джил отодрала от стены приборчик, спрятала его в карман и спрыгнула со стула.
— Ничего страшного, миссис Фритчли, я просто смотрела, нет ли там мышиных ходов. Ничего нет.
— Вы уверены?
— Конечно. Теперь давайте разотрем спину. Расслабьтесь.
Джил решила рискнуть и использовать пустое помещение, которое было частью К-12. Она взяла универсальный ключ…
…и обнаружила, что комната не заперта и в ней сидят еще два моряка; охрана была удвоена. Один из них обернулся, когда она приотворила дверь.
— Кого-нибудь ищете?
— Нет. Не надо сидеть на постелях, мальчики, — ответила она севшим голосом. — Если вам нужны стулья, скажите, мы принесем. — Охранники нехотя поднялись, а она захлопнула дверь, стараясь справиться с дрожью в пальцах.
Когда ее смена закончилась, клоп все еще лежал у нее в кармане. Она решила вернуть его Кэкстону. Только в воздухе, когда такси взяло курс на жилище Бена, она вздохнула посвободнее. Она позвонила ему прямо из машины.
— Кэкстон слушает.
— Бен, это Джил. Я хочу с тобой повидаться.
— Не думаю, что это разумно, — медленно ответил он.
— Бен, мне очень надо. Я уже лечу.
— Ну ладно, если все как следует.
— Надо же, какой энтузиазм!
— Понимаешь, сердечко, не то, чтобы я…
— Пока! — Она отключилась, успокоилась и решила не сердиться на Бена: они играли в не совсем обычную игру. По крайней мере, она… Политики всегда следует сторониться.
Она почувствовала себя лучше, упав в его объятия. Бен такой милый… может быть, она все же выйдет за него. Когда она открыла рот, он приложил ладонь к ее губам и шепнул:
— Ничего не говори. Я не уверен, что мне самому не подсунули клопа.
Она кивнула, достала магнитофончик и вручила ему. Брови у него поползли вверх, но он воздержался от комментариев. Вместо этого он сунул ей экземпляр вечерней «Пост».
— Видела газеты? — спросил он обычным голосом. — Взгляни, пока я умываюсь.
— Спасибо. — Она взяла «Пост», он ткнул пальцем в колонку и вышел, забрав магнитофон. Джил прочла:
«ВОРОНЬЕ ГНЕЗДО
Колонка Бена Кэкстона.
Каждый знает, что тюрьмы и больницы имеют одно общее свойство: из них трудно выйти. В каком-то смысле преступник изолирован даже меньше, чем больной: заключенный может послать за адвокатом, потребовать Беспристрастного Свидетеля, молить о habeas corpus[7], требовать от тюремщиков рассмотрения дела на открытом суде.
Но для того, чтобы предать больного забвению более полному, нежели в свое время предали Человека в Железной Маске, требуется всего лишь табличка „ПОСЕЩЕНИЕ ЗАПРЕЩАЕТСЯ“, вывешенная по распоряжению одного из представителей нашего странного племени — лечащего врача.
Конечно, близкие родственники сразу бы ринулись узнавать, в чем дело… Но у Человека с Марса, похоже, нет близких родственников. Экипаж печально известного „Посланца“ имел мало родственных связей на Земле. Если Человек в Железной Маске — простите, я хотел сказать, „Человек с Марса“ — и имеет каких-либо родственников, защищающих его интересы, несколько тысяч репортеров оказались не в состоянии их обнаружить.
Кто говорит за Человека с Марса? Кто распорядился выставить вокруг него вооруженную охрану? Что это за смертельно опасная болезнь, из-за которой никто не может взглянуть на него и поговорить с ним? Я обращаюсь к вам, мистер Генеральный Секретарь; объяснения насчет „физической слабости“ и „послепосадочной усталости“ несерьезны: если дело только в этом, девяностофунтовая медсестра была бы гораздо полезнее вооруженной охраны.
Не может ли эта болезнь иметь финансовые корни? Или — скажем несколько мягче — политические?»
И далее в том же духе. Джил поняла, что Бен пустил шар в администрацию, надеясь, что Генеральный Секретарь приоткроется. Она почувствовала, что Кэкстон серьезно рискует, бросая вызов весьма могущественным людям, однако она не имела представления ни о размерах опасности, ни о форме, которую та может принять.
Она просмотрела газету. Та была плотно набита рассказами о «Победителе», фотографиями Генерального Секретаря Дугласа, прикалывающего медали, интервью с капитаном Ван-Тромпом и его бравыми ребятами, снимками марсиан и марсианских городов. О Смите было совсем мало, только бюллетень, сообщающий о том, что он медленно оправляется от последствий перелета.
Вошел Бен и бросил ей на колени тонкие гладкие листы. — Вот еще одна газета, — сказал он и снова вышел. Джил увидела, что «газета» была перепечаткой разговора, записанного на первой катушке. На ней стояли пояснения: «Первый голос», «Второй голос», и так далее. Когда Бен мог узнать голоса, он писал имена. «Все голоса мужские» — было написано сверху.
Большинство разделов просто показывало, что Смита кормят, умывают, массируют и что он занимается под руководством голоса, идентифицированного как доктор Нельсон и еще одного, обозначенного как «второй доктор».
Один раздел, однако, не имел ничего общего с уходом за больным. Джил принялась за него.
«Доктор Нельсон: С тобой хочет поговорить один человек.
Смит (Пауза): Кто? (Кэкстон приписал: „Всему, что говорит Смит, всегда предшествует пауза“.)
Нельсон: Он наш великий (Непереводимое гортанное слово. Марсианское?) Он наш самый старший Старший. Ты поговоришь с ним? Как ты себя чувствуешь, мальчик? У тебя хватит сил для разговора?
Смит: Да (Очень долгая пауза). Это великое счастье. Старший будет говорить, а я буду слушать и расти.
Нельсон: Нет-нет! Он хочет задать тебе несколько вопросов.
Смит: Я не могу учить Старшего.
Нельсон: Старший хочет этого. Ты позволишь ему задать несколько вопросов?
Смит: Да.
(Приглушенные голоса.)
Нельсон: Сюда, сэр. Я оставил для перевода доктора Махмуда.»
Джил прочла: «Новый голос». Кэкстон зачеркнул это и написал: «Генеральный Секретарь Дуглас!!!»
«Генеральный секретарь: Он не понадобится. Вы сказали, что Смит понимает английский.
Нельсон: И да и нет, ваше высокопревосходительство. Он знает ряд слов, но, как говорит Махмуд, он не имеет речевого опыта, чтобы связывать их. Может возникнуть путаница.
Генеральный секретарь: О, мы договоримся, я уверен в этом. В молодости я объездил всю Бразилию на попутных машинах, а ведь поначалу я не знал ни слова по-португальски. Так… Представьте нас друг другу и оставьте наедине.
Нельсон: Сэр? Я лучше останусь со своим пациентом.
Генеральный секретарь: В самом деле, доктор? Боюсь, я буду настаивать. Простите.
Нельсон: А я боюсь, что я буду настаивать. Простите, сэр. Врачебная этика…
Генеральный секретарь (перебивая): Как юрист я кое-что смыслю во врачебной юриспруденции… Поэтому не засоряйте мне мозги вашей „врачебной этикой“. Этот больной выбрал вас?
Нельсон: Не совсем, но…
Генеральный секретарь: Была у него возможность выбирать себе врача? Сомневаюсь. Его статус — находящийся под опекой государства. Я действую как близкий родственник де факто и, как нетрудно понять, де юре. Я желаю говорить с ним наедине.
Нельсон (Долгая пауза, потом очень твердо): Если вы повернули так, ваше превосходительство, я снимаю с себя всю ответственность.
Генеральный секретарь: Не надо воспринимать это так серьезно, доктор. Я не ставлю под сомнение правильность вашего лечения. Но не будете же вы удерживать мать от свидания с сыном наедине, не так ли? Или вы боитесь, что я причиню ему зло?
Нельсон: Нет, но…
Генеральный секретарь: Так в чем же дело? Представьте нас друг другу, и кончим этот спор. Не заставляйте вашего пациента ждать. Это может расстроить его.
Нельсон: Ваше высокопревосходительство, я вас представлю. И можете искать другого врача для своего… подопечного.
Генеральный секретарь: Мне жаль, доктор. Правда, жаль. Я согласен с вашим решением. Мы поговорим об этом позднее. Теперь не будете ли вы столь любезны?..
Нельсон: Сюда, сэр. Сынок, это человек, который хотел тебя видеть. Наш величайший Старший.
Смит: (Непереводимо).
Генеральный секретарь: Что он сказал?
Нельсон: Это самое уважительное приветствие. Махмуд говорит, что оно переводится так: „Я всего лишь яйцо“. Что-то вроде этого, во всяком случае. Демонстрирует дружелюбие. Сынок, говори по-человечески.
Смит: Да.
Нельсон: Вам, сэр, лучше использовать простые слова, если мне можно дать вам последний совет.